Художник Адомас Яцовскис - человек, без которого невозможно представить себе спектакли двух выдающихся литовских режиссеров: Эймунтаса Някрошюса и Римаса Туминаса. В эксклюзивном интервью нашей газете Яцовскис рассказывает о совместной с ними работе, вспоминает о своих первых спектаклях и признается в любви к Рембрандту. Интервью приурочено к американской премьере видеоверсии спектакля Римаса Туминаса “Война и мир”. Спектакль идет на русском языке с английскими субтитрами. Видеоверсию представляет компания Stage Russia HD - Art Seen Films (продюсер - Эдди Аронофф).
- Адомас, как вы отнеслись к идее Римаса инсценировать, как мне кажется,
невозможное - четырехтомную махину Толстого?
- С испугом, настороженностью и... одобрением. Я чувствовал, и Римас
говорил об этом, что это будет его последняя работа в Москве. Он долго
готовился, много читал. Мы не спешили, обдумывали разные идеи...
- С чего началась ваша работа?
- С обсуждения. Я предложил ему минимум декораций. Я всегда это предлагаю,
люблю, когда мало декораций. Я предложил ему сделать огромную стену. Россия
необъятная, роман необъятный, и на сцене надо было сделать что-то необъятное и
вместе с тем простое. Римас тоже хотел простоты. Когда я предложил ему вариант
стены, он сразу согласился. Я делал стену очень-очень долго. Как-то трудно шла
работа. Я сделал, наверно, двадцать разных стен, а потом остановился на самой
простой. Стена двигается в зависимости от мизансцен. То приближается, доезжая
до авансцены и покрывая все зеркало сцены, то уезжает вглубь. Еще она меняет
углы. То одной диагональю стоит, то другой. Когда она наезжает из глубины, это
производит сильное впечатление.
- Стена как элемент действия. Я сразу вспомнил занавес Давида Боровского в “Гамлете” на Таганке, который тоже двигался и был элементом действия.
- Да, наши сценографии сравнивали, но стена - совсем другое.
- В одном из интервью вы сказали: “Я пытаюсь создать атмосферу
спектакля. Пространство. Я вообще хочу делать не декорации, а среду обитания”.
Как это происходит, Адомас? Это можно объяснить словами?
- Не знаю, как описать. Приходит мысль в голову, а как - понятия не имею.
- Вы работали и дружили с Римасом Туминасом тридцать лет. Каким он был в
жизни?
- Он - хороший человек. (Говоря о Римасе Туминасе, Адомас употребляет
настоящее время. - Прим. автора.) Добрый. Мы дружили. Он - железный
человек. У него огромная сила воли, он умеет держать себя в руках. Я уже не
говорю, как он держался, когда болел. Работа продлевала ему жизнь. Он -
трудоголик, а я - его полная противоположность. У него есть хутор с огромным
садом. Он там работает и всю семью заставляет работать. Я ему говорю: “Римас,
сиди на террасе и смотри, как деревья растут, как облака плывут”. Нет, ему надо
работать и работать. Прошлым летом он мне сказал, что купил молот. Ему надо
было камни колоть. Он сказал: “Знаешь, я молот поднять не могу, у меня совсем
сил нет”... У меня недавно тоже появился хутор. Он меня научил, как яблони
сажать. Я сказал, что мне надо две яблони и одну вишню. Он не поверил: “Ну что
ты, десять яблонь надо”.
- На каком языке вы говорили?
- На литовском. Иногда вставляли русские слова. Ругались по-русски.
- Бывали случаи, когда вы с ним спорили?
- Всякое бывало. Последний наш спектакль - “Сирано де Бержерак” в театре
Гешер. Обычно я всегда предлагаю вариант сценографии, а тут он предложил мне
свой вариант и рассказал, какую хочет декорацию. Мне не понравилась его идея, я
почувствовал, что ему самому будет некомфортно. Я ему предложил два своих
варианта. Он подумал и согласился, но выбрал тот, который мне меньше нравился.
- Недавно в Чикаго были гастроли театра Гешер со спектаклем “Не оглядывайся назад”. Был большой успех!
- Этот спектакль Римас репетировал в Гешере параллельно с “Анной
Карениной”. Я был в это время в Израиле и немного посоветовал ему в плане
декораций.
- Мне кажется, что на творчество Римаса в какой-то степени повлияли
фильмы Федерико Феллини?
- Возможно, где-то какие-то отдельные мазки. Это видно в спектакле “Не
оглядывайся назад”. Параллели с Феллини можно найти еще в одном спектакле
Римаса - “Минетти”. Он идет на Малой сцене Вахтанговского театра. Достойное
сравнение: Феллини - великий режиссер.
- Вы много спектаклей сделали вместе с Римасом. Какой из них вам
запомнился больше остальных?
- Мой самый любимый спектакль - “Улыбнись нам, Господи”.
- До того, как я увидел этот спектакль, я думал, что ваша сценография
будет в стиле Шагала.
- Я себе поставил задачу, чтобы НЕ было похоже на Шагала. Это самое легкое,
что можно было придумать, - поработать в стиле Шагала. “Скрипача на крыше”
часто оформляют под Шагала. А надо по-другому.
- В московском спектакле у вас ведь сохранилась вильнюсская
сценография...
- Да, в Москве было то же самое. Только в Москве это стоило миллионы
рублей, а в Вильнюсе - копейки... Литовский вариант лучше. Он легче, не такой
тяжеловесный, более европейский... Декорации возникли из книги фотографий
Романа Вишняка со сценами из еврейской жизни в местечках Польши и Литвы. Одна
из них была такая: еврей лежит на деревянном ящике. Я показал Римасу эту
фотографию и предложил сделать нечто похожее. Он согласился. Так возникло
пространство сцены... Мы этот спектакль возили в Нью-Йорк, Бостон и Торонто.
- Я как раз был на спектакле в Нью-Йорке.
- Самый лучший спектакль Римаса - все-таки “Война и мир”. Я думаю, это
вершина Римаса. Вы видели “...Онегина”?
- Да. Прекрасный спектакль.
- Спектакль “Война и мир” сделан в стилистике “...Онегина”, но лучше.
- Как вы отнеслись к решению Римаса возглавить Вахтанговский театр?
- Я его отговаривал. Я знал, что Вильнюсский Малый драматический театр
пойдет без него вниз. Так и случилось. Его редкие наезды и руководство по
телефону - совсем не то. После отъезда в Москву он сделал, кажется, только один
спектакль в своем вильнюсском театре. Не самый удачный... Я отговаривал, но
Римас понимал, что ему нужно большее пространство, больший масштаб. Мы сделали
в Вильнюсе “Улыбнись нам, Господи”. Он был только на гастролях в Германии. А
московский спектакль объехал полмира.
- Но без вас он работать не мог, все время вытягивал на свои
спектакли...
- Он мне два раза изменил, но я ему тоже пару раз изменил. Правда, я
изменял с оперными режиссерами и хореографами... Мы делали с ним оперы в
Большом театре и в Музыкальном театре Станиславского.
- Как отличаются спектакли в оперном и драматическом театрах?
- Они очень разные. В оперном спектакле важна музыка. Римас не очень умел
работать в оперном театре, трудно погружался в мир оперы, но в итоге спектакли
получались. То, что хорошо в драме, в опере плохо, даже смешно, а то, что
хорошо в опере, плохо в драме. Приемы из драматического театра, перенесенные в
оперу, не работают. Музыка не позволяет. Сейчас девяносто девять процентов
режиссеров в Европе стараются осовременить оперу, перенести время действия,
место действия, дать в руки героям телефоны, и т.д. А современность в мозгах
должна быть, а не в телефоне и не в одежде. Я так считаю. Мы не пытались
осовременить оперы.
- Говоря о музыке в драматическом театре, к вашему дуэту с Римасом надо
добавить композитора Фаустаса Латенаса, еще одного сотворца спектакля.
- Замечательный композитор. Фаустас мне говорил: “Покажи мне макет, чтобы я
знал, какую сочинить музыку”. А я в ответ шутил: “Фаустас, дай мне музыку
послушать, чтобы я знал, какой макет делать”. Он приходил ко мне в мастерскую
смотреть макеты... Для “Войны и мира” музыку сочинил Гиедрюс Пускунигис.
Фантастическую музыку написал! А Римас все предвидел. Он сделал очень
антивоенный спектакль.
- Он угадал направление движения России?
- Там есть военные сцены, ведь в романе войны много. Римас войну показал
через одного актера. На сцене - один человек и огромная стена. Римас гениально
сделал эту сцену. Вот сказал это слово, хотя я его не люблю - предпочитаю
заменять “гениальный” на “талантливый”.
- Это не он один сделал - это сделали вы вместе! Вы ведь соавтор
спектакля!
- Я бы не хотел такие лавры себе присваивать. Я ему сделал пространство.
Конечно, он со мной советовался и с Анжеликой Холиной советовался, нашим
хореографом, но концепцию спектакля придумывал сам. Иногда что-то я
подсказывал. По-разному... С “Войной и миром” было так. Я привез макет в Москву
в самом начале июня 2021 года, и он сделал прогон в репетиционном зале. Я ему
сказал: “Римас, все, спектакль есть”. Потом за три месяца сделали стену. Я
прилетал, смотрел, как идет работа, заставил переделывать, перекрашивать. В
конце августа Римас прилетел в Москву, осенью начались финальные репетиции.
Премьера состоялась 8 ноября 2021 года. Премьерный сет играли четыре дня
подряд.
- Вы следите за жизнью спектакля после премьеры? Корректируете по ходу дела?
- В Москве такого не получалось - я ведь уезжал оттуда после премьеры. В
Вильнюсе когда был молодым - следил всегда. Потом уже не так. Устал от театра.
- Как можно устать от театра?
- Мне уже хватит. Я больше не буду работать в театре. Я отказал двум
режиссерам в Вильнюсе. Хочу опять из театрального художника стать просто
художником. Я рисую картины, и мне этого хватает. Я хочу сделать выставку через
год. У меня полно белых холстов.
- Как получилось, что вы стали театральным художником?
- Вначале я поступал в Вильнюсский художественный институт на отделение
витражей. Но дело в том, что у сценографов преподавал мой любимый живописец
Аугустинас Савицкас. Я только из-за него пошел на сценографию. Он -
замечательный художник и замечательный человек. Будь он в Европе, был бы
всемирно известен. Его мама - еврейка, погибла в Каунасском гетто. Там же погиб
его старший брат. Его отец был литовским дипломатом. Аугустинас родился в
Копенгагене. Я хотел у него учиться, поэтому случайно стал театральным
художником.
- В одном из интервью вы сказали, что вы - счастливый человек, ваши
родственники не погибли в гетто. Все выжили...
- Да. Я - еврей, не литовец. Моя фамилия Яцовский. ЯцовскиС - литовский
вариант. Имя Адомас - по-литовски Адам. Моя семья жила в Каунасе. Папа служил в
литовской армии, которая потом, когда советские войска оккупировали Литву,
интерполировалась в Красную армию. Всем моим родственникам как-то удалось
эвакуироваться из Литвы. Когда они вернулись, поселились в Вильнюсе. В Вильнюсе
я родился и прожил всю жизнь.
- Вам приходилось сталкиваться с проявлениями антисемитизма в Вильнюсе?
- Нет, но приведу вам такой случай. Одно время я был главным художником
Молодежного театра. Меня надо было утвердить в Министерстве культуры. Когда
главный режиссер Даля Тамулявичюте пришла с моей кандидатурой, ей сказали: “Ты
что, литовца не могла найти?” Дело было в 1978 году. Но вообще - нет. Я дружу с
литовцами.
- Вы помните первый, оформленный вами спектакль?
- Помню, конечно. “Фрекен Юлия” Августа Стриндберга в Шяуляе. Я вернулся из
армии, не было работы. Какое-то время работал в кинотеатре, “малевал” афиши.
Мой однокурсник, который часто работал в Шяуляе, предложил мою кандидатуру
режиссеру. Параллельно в Каунасе я работал над сценографией спектакля
“Незнакомец” по пьесе Зорина. Через много-много лет (лет десять назад) я
встретил Зорина в кабинете Римаса и рассказал ему об этом. Зорин сказал:
“Да-да, я помню спектакль в Каунасе”... Потом я работал художником на
телевидении, а потом меня пригласила Даля Тамулявичюте. Она руководила
Молодежным театром Литвы, в котором с 1979 года работал Някрошюс. У него я
учился театру. Я проработал там художником пятнадцать лет. Вскоре параллельно
начал преподавать в Академии художеств в Вильнюсе. Потом из театра я ушел, да и
театр развалился. Някрошюс ушел, и театр пошел на дно.
- Вам не нравится слово “гениальный”, но я бы сказал, что вы работали с
двумя гениальными режиссерами: Някрошюсом и Туминасом.
- Понимаете, я избегаю этого слова, потому что я тогда не буду знать, как
назвать Моцарта или Пушкина. Они для меня гении, а эти - очень талантливые.
- Что было у Някрошюса с Туминасом общего, и в чем они различались?
- Я видел ранние спектакли Римаса. Они были более камерными. Туминас
постепенно достиг своего уровня, а Някрошюс сразу, мгновенно. Вся Литва была на
ушах от его спектаклей. Люди стояли ночами, чтобы купить билеты, с вечера
занимали очередь... То, что делает Римас, по стилистике похоже на ранние
спектакли Някрошюса, а Някрошюс ушел в постмодерн. У Някрошюса обилие метафор -
у Туминаса метафор намного меньше. Я люблю более раннего Някрошюса. Конечно,
его шекспировская трилогия очень сильная, но она мне меньше нравится, чем,
скажем, “Квадрат” или “Пиросмани”, или “И дольше века длится день”. Когда Някрошюс
перешел в постмодерн, мне это стало нравиться меньше. В театре мне должно быть
не только интересно - происходящее на сцене меня должно волновать.
- В беседе со мной Римас сказал: “Театр - это праздник. Праздник жизни”.
- Туминас умел красиво выражаться.
- В отличие от Туминаса Някрошюс всегда говорил о театре как о серьезной
работе ума.
- Театр - это адский труд. Никакой не праздник. Может, для зрителей это
праздник, но для режиссера - адский труд. Я помню, как Някрошюс приходил с
придуманной сценой. Ночами не спал, раздумывал, приходил, делал, а потом
говорил, что это никуда не годится и все переделывал заново. И у Римаса все шло
очень трудно. Праздник - это он для красного словца сказал. Одна моя
приятельница говорит: “Я иду в театр - это для меня праздник”. Я ее спрашиваю:
“А если спектакль плохой - тоже праздник?” - “Для меня - да.” А для меня плохой
спектакль - мука.
- Почему ни Някрошюс, ни Туминас не воспитали учеников? Они ведь так и
остались гениальными одиночками, правда?
- Они оба преподавали - Римас больше, Някрошюс меньше. Римас в Литве
воспитал три поколения артистов, которые сейчас успешно работают в театрах. Ученик
Римаса Анатолий Шульев сейчас возглавляет Вахтанговский театр.
- Вы говорили, что Малый театр упадет после ухода Римаса. То же самое
происходит сейчас в Вахтанговском...
- Абсолютно. Когда Римас только начинал работу, в начале сезона он произнес
речь. (Римас умел речи говорить по часу и больше.) Он сказал, что хочет сделать
Вахтанговский театр лучшим в Москве. Так и получилось... Пока все держится на
спектаклях Римаса. Уберите их, и театр развалится.
- Я помню, в советские времена театралы говорили о театре Юозаса
Мильтиниса в Паневежисе. Я, к сожалению, не застал расцвета этого театра, при
мне им руководил Банионис. А театр Някрошюса я помню. Ездил из Минска в Вильнюс
на “Три сестры”. Помню, чуть ли не один сидел в зале в наушниках - спектакль
шел на литовском языке. Помню, было еще одно громкое имя - Йонас Вайткус. Он
много интересного ставил в Каунасе и Вильнюсе. Что происходит с литовским
театром сегодня?
- Вайткус и сейчас работает. Сейчас в Литве главная звезда - его ученик
Оскарас Коршуновас.
- Откуда в такой маленькой стране такие великие театральные традиции?
- Непонятно. У меня был друг в Москве - Сергей Бархин.
- Знаменитый театральный художник...
- И мой ближайший друг. Он тоже спрашивал меня, откуда они взялись - Някрошюс
и Туминас? Оба из деревни, оба из бедных семей. Это невозможно понять...
Мильтинис воспитал очень хороших актеров. С Банионисом я работал. В 1983 году
мы делали “Амадеус” по пьесе Шеффера. Он был режиссером, я - художником.
Средний спектакль получился... У режиссера по-другому голова работает. Не так,
как у актера. Из актера почти никогда не получается хороший режиссер. Я почти
не видел таких примеров.
- Кстати, об актерах. Когда вы работали с Римасом, актеры играли
какую-то роль в подготовке спектаклей, или они были только исполнителями?
- Когда Римас показал им макет “Войны и мира”, один актер сказал, что на
этой стене можно будет проекции показывать. Реакция Римаса была мгновенной:
“Вон из зала”.
- Римас с ними особенно не церемонился?
- Ну он так сказал, в шутку. Мы никогда в жизни не использовали проекции.
Даже не начинали говорить на эту тему. Была аксиома - проекций не может быть.
Как сказала одна хорошая литовская критикесса: “Проекции используют только
режиссеры-импотенты”. Я с ней согласен.
- У актера есть мечта о несыгранной роли, у режиссера - о непоставленном
спектакле. А у вас не было мечты о несозданной декорации?
- Нет. Никогда не было. Последние сорок лет я работал с хорошими
режиссерами, и у меня была возможность воплотить свои идеи. Когда я с Римасом
работал, думал, что с меня хватит, надо живописью заниматься, а я трачу время
на такие пустяки, как театр. Но когда хорошая пьеса - грех отказываться.
- Кто ваши кумиры в живописи?
- Их очень много. Конечно, Шагал, Модильяни, Пикассо (не весь). В Москве
как-то была выставка “Москва-Париж”. Там были все лучшие французские и русские
художники. Мне Сережа Бархин говорит: “Самый лучший - Филонов”. А для меня
самым лучшим стал “Автопортрет” французского художника Жоржа Руо. Но самый
великий, самый глубокий художник - Рембрандт. “Возвращение блудного сына” -
великая картина. В Эрмитаже можно разглядывать ее часами... Я был в Европе на
выставке Модильяни, и меня поразили его скульптуры. Фантастика! Работ тридцать,
в основном, головы. Он оставил занятия скульптурой из-за больных легких.
- Какие места вы особенно цените в вашем родном Вильнюсе?
- За последние годы Вильнюс изменился. Он превратился в абсолютно
европейский город. Жил я всегда в центре, работал в Старом городе, рядом с
Академией художеств, у костела святой Анны. Я любил гулять пешком по Старому
городу. А мастерская моя в самом центре, “центрее” не придумаешь. Лет десять
назад моя приятельница-галеристка зашла ко мне в мастерскую отобрать картины
для выставки. Мастерская была в полуподвале. Она пришла в ужас. “Такой художник
в такой маленькой мастерской!” Тогда я задумался, что пора поменять мастерскую,
и переехал. На старом месте я сделал все свои лучшие работы. Сейчас там
работает мой сын - тоже театральный художник.
- Он пошел по вашим стопам?
- Ну как бы. Я его не учил - у него был другой преподаватель. Хороший
художник, в основном, кукольного театра. Мой сын уже взрослый дядька -
пятьдесят с кусочком. Пытаюсь советовать иногда, но не всегда меня слушают. Он
работает постоянно с Анжеликой Холиной.
- А вы воспитали достойных учеников?
- Все молодые художницы, которые сейчас работают в Литве, - мои ученицы. Я
преподавал в Академии художеств двадцать пять лет.
- Почему ушли?
- Надоело. Приходилось часто ездить в Москву, многое пропускать в Академии.
Устал.
- Если бы вы оказались в Чикаго на премьере видеоверсии “Войны и мира”,
что бы вы сказали зрителям перед сеансом?
- Римас бы сказал красиво. Я так не умею. Могу только сказать, что спектакль антивоенный и очень хороший. Лучший у Римаса. Его стоит посмотреть. У меня есть друг в Москве - художник Зиновий Марголин. Он был на премьере “Войны и мира”. Спектакль длится почти пять часов, а Зорик - достаточно циничный человек, но театр понимает очень хорошо. Я спросил у него: “Тебе не надоело?” Зорик мне говорит: “Я бы с удовольствием еще два часа смотрел. Я не мог оторваться”. Этот спектакль должен был быть в Тель-Авиве, Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Бостоне, Торонто. Все было договорено, декорации уже были в Хайфе. И началась война. Стоп-машина. Декорации поехали назад, а театр отправился в Челябинск и Красноярск. Еще в Шанхай заехал в августе прошлого года. Мы как раз с дочкой Римаса заканчивали там “Вишневый сад”. Римас начал репетиции с китайскими актерами, но не успел закончить.
От себя добавлю. После 24 февраля 2022 года - начала широкомасштабной агрессии России против Украины - Римас Туминас выступил против войны, улетел из Москвы и больше в Россию не возвращался. Он умер 6 марта 2024 года в Италии.
Nota bene! В большом Чикаго спектакль “Война и мир” демонстрируется 18 мая в 1.00 pm в Wilmette Theatre (1122 Central Ave, Wilmette, IL 60091). Спектакль идет на русском языке с английскими субтитрами. Билеты - на сайте ticketing.useast.veezi.com/purchase/20826?siteToken=eym1b8zj89qyb17se01zmgtfww&fbclid=IwY2xjawJj5OFleHRuA2FlbQIxMAABHnOtpucTEZYvow853mYvs0miKhGtHW0rRGlyE-axefog4XhoYu-djTLMPwjC_aem_KnPTQE2uW0lkHV7pg25Cpw.
Фотографии к статье:
Фото 1. Адомас Яцовскис. Фото из личного архива А.Яцовскиса
Фото 2. Адомас Яцовскис и Римас Туминас. Фото из личного архива А.Яцовскиса
Фото 3. Сцена из спектакля “Война и мир”. Фото - Юлия Губина
Фото 4. Сцена из спектакля “Война и мир”. Фото - Яна Овчинникова
Фото 5. Сцена из спектакля “Война и мир”. Фото - Александра Торгушникова
