Если косы дождей целый век расплетает и вертит
Над промокшей землею озябшее небо давно,
Приходите ко мне, пойте добрые песни и верьте:
Есть Любовь и Надежда, а третьего нам не дано...
4 ноября 2011 года исполняется семьдесят пять лет прекрасному поэту, музыканту, барду Григорию Дикштейну.
Я давно хотел поговорить с Григорием Ефимовичем о Поэзии, и предстоящий юбилей стал хорошим поводом осуществить желаемое. В начале нашей беседы юбиляр признался, что в последнее время не очень любит отмечать свои дни рождения.
- Говорят, каждому человеку столько лет, на сколько он себя чувствует. Признайтесь, Григорий Ефимович, на самом-то деле вам около сорока?
- Не знаю. По-моему, эта оценка слишком заниженная. Конечно, хочется себя чувствовать моложе, чем есть на самом деле, но это не всегда удается. Ритм жизни подхлестывает держать нос и “хвост” над водой. (Смеется.) Вот неделю назад я закончил запись нового диска с новыми песнями. Для моих лет это - маленькая победа. Значит, автор жив.
- Помните, у Бродского: “Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной...”. Григорий Ефимович, что сказать вам о жизни?
- Только сейчас начинаешь понимать, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на ненависть. Да, жизнь несправедлива, но ведь она все-таки и хороша! Где-то была такая фраза: “Жизнь – подарок, хотя и без бантика”. Я доволен жизнью. Считаю, что я состоялся.
- На мой взгляд, вы в первую очередь поэт, а уже потом бард, музыкант, прозаик...
- В этом смысле я люблю цитировать Бориса Алексеевича Чичибабина: “Назвать меня поэтом – дело людское”. И Булат Окуджава никогда себя поэтом не называл. Он говорил, что занимается творчеством, стихосложением. Поэт – очень громкое, емкое, серьезное, ответственное слово. Когда-то Булат Шалвович процитировал замечательную фразу Николая Доризо: “Популярность смешна и изменчива, С сотворенья она такова, Только слава - надежная женщина, Но она не жена, а вдова”. Судить о нас, пишущих, и окончательно делать какие-то выводы – работа тяжелая и, скорее всего, безрезультатная. Пройдет время, что-то поймут, что-то оценят, что-то останется... От некоторых поэтов оставалось по строчке. “Как хороши, как свежи были розы...” Строчка, которая осталась от томов. И это немало.
- Немало, потому что есть поэты, от которых ничего не остается... Вы процитировали фразу о славе, но, по-моему, вы как раз вкусили славу отнюдь не вдовью. “Ценю этот воздух, листву и кору, И грубый асфальт, и жука на ладони, Люблю эти мятые лица в вагоне, Веселую давку люблю поутру!..” После исполнения “Оптимистической песни” на Грушинском фестивале вы не только завоевали Первую премию, но и получили, без преувеличения, настоящую всесоюзную известность. Лучший комплимент для поэта – когда песня становится народной!
- Это Нателла Болтянская написала: “Величайшее достижение автора – когда поют его, не зная автора”. В 1978 году я возвращался с Грушинского фестиваля, и весь вагон пел мою “Оптимистическую”. Я сказал сидящим рядом: “Так это же моя песня!” Они закричали: “Ребята, автор здесь”. Такое поднялось: качали, под потолок бросали... Но дело не в этом. Я все это отношу к сиюминутным удачам. Чтобы состояться по-крупному, надо отойти на определенное расстояние и, прищурив глаз, посмотреть: “А ну-ка, что там человек наваял?” Такого ощущения, что я достиг какой-то славы, не было никогда. Я даже мысли такой не допускал, понимал, что любой успех – дело временное. Всегда временное! Даже золотые образы наших кумиров шестидесятых померкли. Не в наших глазах – в глазах других. В этом смысле не надо обольщаться. Делай то, что должно, и будь что будет...
- Григорий Ефимович, как рождается у вас стих? “Из какого сора растут стихи, не ведая стыда?”
- У Вадима Егорова есть фраза: “Я - брошенный к столу”. Если что-то дрогнуло, засветилось, потянулась, как у Пушкина, “рука к перу, перо к бумаге”, тогда что-то рождается. Жванецкий замечательно точно, с грустным юмором заметил, что “писАть – это как пИсать: когда припрет”. Если просто взять ручку и сказать ”Вот сейчас я напишу гениальный стих”, ничего не получится. Получится хорошо сделанный мастеровитый стишок, но это не будет НЕЧТО, выходящее из ряда. А останется то, что толкнуло неведомо когда, неведомо как и вылилось на бумагу. Прошлой осенью я зашел домой со строчкой на кончике языка: “Завидуя птицам, на юг паутина летела”. Я поймал ее в воздухе и, придя домой, добежал до стола и записал.
- То есть для вас никаких особых условий для творчества не надо?
- Кажется, у Гете по всей комнате стояли тумбочки, столы и полки с бумагой. Рождалась мысль – поэт бежал к краешку стола – записывал. Только так. Пока дошел до другого угла – потерял. Боязнь потерять мысль, строчку, фразу... Сиюминутное озарение – величайшее в мире действие человеческой мысли.
- А потом эти строчки остаются? Или “переспали с ними” ночь, а на следующее утро поняли, что не подходят, и все переписали заново? Бывало такое?
- Увы, да. В Харькове у меня на стене висела гитара. Я придумывал что-то, записывал придуманное, клал листок под струны и до следующего дня не прикасался. Через день смотрел. Какие-то строчки нравились, тогда писал дальше. Стих, как живое существо: или получает подпитку и продолжает жить, или умирает, так толком и не родившись.
- Почему отдельные стихи у вас вырастают в песни, а другие так и остаются на бумаге? Каков критерий отбора?
- В основном, строчки у меня появляются с какой-то внутренней мелодией. Она может быть не окончательной, но она есть. Мелодия зачастую диктует размер стиха. А там – может получиться песня, а может и нет... Некоторые стихи такой мелодии не имеют. Более того, они трудночитаемы: строка перетекает с одной линии на другую, бежит, обрывается, останавливается посередине, появляется внутренняя рифма, потом исчезает... – такие стихи песнями не становятся.
- Кого из поэтов вы считаете своими учителями?
- Главный толчок к относительно простому стихотворению с яркими образами я получил от песен Булата Окуджавы в начале шестидесятых, хотя писал и раньше. Мне даже казалось, что получались довольно неплохие стихи. Мои первые песни написаны в 1959 году, а стихи появились еще раньше. Одну из своих дворовых песенок я встретил несколько лет назад в Калифорнии. Она там себе спокойно проживала с 1959 года.
- Поэтом можно стать, или поэтами рождаются?
- Можно научиться мастерству стихосложения, и этому учатся. Но при этом настоящими поэтами стали не те, кто учился, а тот, кого Бог отметил.
- Роберт Крафт спросил у Стравинского: “Для кого вы сочиняете музыку?” Стравинский ответил: “Для себя и гипотетического alter ego”. Для кого пишет стихи поэт Григорий Дикштейн?
- Ответ Стравинского просто блестящий. Сначала для себя, потом для близкого человека, которому ты можешь прочитать и удачной строчкой похвастаться, а потом уже для того, кто попадется на твоем пути. С хорошими ушами и добрым сердцем. (Смеется.)
- Вы любите проверять стихи на слушателе?
- Непременно. У меня есть хороший внимательный глубокий слушатель – моя жена Марина. Зачастую она замечает такие вещи, которые ускользают от меня. Она говорит, что “вот это слово в стихотворении – не твоя лексика. Оно здесь чужое”. Я, бывает, возмущаюсь: “Как – чужое? Язык – дело живое! Почему бы его не употребить?” Она отвечает: “Да, язык – дело живое, но в этом стихотворении это слово чужое”.
- Прислушиваетесь к ее советам?
- Обязательно.
- Согласны ли вы с утверждением, что настоящая родина поэта – литература?
- В этом есть большая доля истины, но поэт все равно нуждается в той языковой аудитории, в которой он творит. Чем больше аудитория, тем больше подпитка. Это энергетический обмен, которого так не хватает людям, которые перестают выступать. Поэтому я ищу возможности где-нибудь показаться, активно выступаю. Был на Украине, в Беларуси, Германии, Израиле, Швейцарии, Бельгии… Но все-таки основная моя аудитория последних лет – американская. К сожалению, она сужается. Уходит старшее поколение носителей языка. Молодежи ближе и понятнее новояз, а не тот поэтический язык, который нам люб и дорог.
- Что бы вы ответили тем критикам, которые полагают, что бардовская песня измельчала. Ведь, согласитесь, среди тридцатилетних не видно сегодня фигур, равновеликих Галичу, Окуджаве, Городницкому...
- Вот из тридцатилетних я назову одно имя – Ксения Полтева. Очень рекомендую почитать стихи этой молодой женщины. Ее поэзия тяготеет к щербаковской, даже к поэзии Бродского. Рекомендую послушать ее “Письмо другу в деревню”...
- Когда-то вы написали: “Крепи ряды, шестидесятник, Нас так немного на Земле”. Что для вас означает быть шестидесятником?
- Мой новый диск и свой концерт я открываю песней “Мои шестидесятые“. Мой ответ – в этом стихотворении.
Я из тех приснопамятных дней полосатых,
что (увы!) зарастают забвенья травой,
поколенья оттаявших шестидесятых,
безголосый уже, но покуда живой!
В нашем узком кругу не “стучали” в охотку,
стих крамолен – но, не изменив ни строки,
жили, не наступив своей песне на глотку,
выживая не вследствие, а вопреки!
Мне, чтоб правду сказать, трех аккордов хватало,
может это кому-то и не по душе...
Но спешили мы: аэропорты, вокзалы,
даже не тормозя на крутом вираже.
И, с плацкартных свисая натруженных полок,
слушал разный народ наши песни в пути,
а что вырос печальных потерь мартиролог,
если песни остались - не страшно уйти!
Торопливо мы жили, но не бестолково,
За строкою и словом – свободы глоток...
Ну а если не найдено главное слово,
то его отыскать да поможет мне Бог!
И в сибирских скитах, и на Галапагоссах,
среди книг, затерявшихся на стеллаже...
Пусть хлопочет движок и дымятся колеса,
даже не тормозя на крутом вираже!
Но растаяло сладкое слово свобода
на губах, стынет пеною на удилах...
А от песен протеста до песен исхода -
лёту день на икаровых слабых крылах.
Пусть у времени нынче иные приметы,
принимаю их, не уступая судьбе...
Только в песнях, мне кажется, нет эстафеты:
каждый сам по себе и я сам по себе...
От безумного ритма, как прежде, хмелея,
не хватает струны на гитаре уже,
пролетаем на полном свои юбилеи,
даже не тормозя на крутом вираже.
Григория Дикштейна поздравляют коллеги по цеху. Вот шутливое четверостишие Юлия Кима: “Скажу без лишних аллегорий, Скажу открыто все как есть, Большой мерси тебе, Григорий, За то, что ты на свете есть”. А вот какие слова нашел для юбиляра израильский бард Дмитрий Кимельфельд: “Григорий Дикштейн - не американский, не русский, не еврейский автор. Его место в первых, уже теряющихся для нынешних младых, рядах классиков Авторской песни. Григорий Дикштейн - это особый вкус, особое чувство меры, изысканности, мудрости. Таких уже не выпускают. Если бы он родился в Питере или Москве, его судьба была бы иной. Он пел бы сейчас на первых сценах России. Его возможности как музыканта и певца практически безграничны. Звонкость, легкость, поэтические навыки, ошарашивающий энергетический напор создают особую ауру имени. Они не вписываются в американский пейзаж... Его время –это до сих пор существующая параллельная виртуальная реальность. Там все остается по прежнему: друзья, враги, ненависть, страсть...”.
- Среди ваших стихов есть любимые?
- В определенные периоды жизни мы любим тех или иных поэтов, их отдельные строчки. То же самое происходит со мной. Перетекают, идут за мной по жизни считанные фразы. Иногда вдруг неожиданно для себя открываю старую песню и понимаю, что зря упустил ее, оставил в том периоде жизни. Она из сегодняшнего дня. Вот, к примеру, “Баллада о звездах” – песня, которую я не пел тридцать лет и включил в новый диск. “Когда покаты и чисты Небес лиловые холсты, Души откроем монастырь... О, как скрипучи эти двери! Льет, неподвластная судам, Свет Вифлеемская звезда. Под ней предательство, вражда... А как в нее хотелось верить, Еще до снятия с креста!..” Все периоды жизни проходят в этой песне через взгляд на звезды... Тридцать лет к ней не прикасался!
- “О, сколько нам открытий чудных” предстоит! Поройтесь в вашем архиве, Григорий Ефимович! У вас есть архив?
- (Смеется.) Сейчас мы Пастернака будем цитировать. Я думаю, что Борис Леонидович погорячился насчет того, что “не надо заводить архивы, над рукописями трястись”.
- Мне тоже так кажется. Надо заводить архивы. Для потомков надо.
- Он и сам сохранял архивы. Порой в старых рукописях находишь такие интересные строчки!
- От старых стихов – к будущему концерту. Ваш предстоящий юбилейный вечер - праздник для всех нас. Ведь среди гостей – знакомые, известные всем имена. Имена не только чикагские, но и московские. Какие сюрпризы вы готовите зрителям?
- Сюрпризов я и сам не знаю. Тот, кто готовит сюпризы, мне их не раскрывает. Предстоящий концерт будет уникальным и неповторимым. Такого вечера больше никогда не будет! Мы к нему готовимся очень тщательно, и я надеюсь, что он запомнится надолго. С нетерпением жду гостей. Минчанина Владимира Борзова хорошо знают в Чикаго, его два концерта прошли с аншлагом. Валентину Гиндлер знают меньше. Ее полюбило “Радио Шансон”, и она с ними сотрудничала, хотя она бард самый настоящий. Вероника Долина с такой легкостью согласилась приехать, что я даже не поверил. При ее занятости бросить Москву и дом в Нормандии и примчаться сюда?!
- А юбиляр споет что-нибудь?
- Конечно. Я буду петь сам, и мои песни будут петь другие.
- У Бродского была традиция писать стихи на Рождество. А вы пишете стихи на свои дни рождения?
- Специально не пишу, но иногда получается, как, например, с песней “Мои шестидесятые”. Я написал ее в феврале этого года, и она превратилась в юбилейную. Так же, как песня “Пересыхающий ручей” получилась моим подарком самому себе на шестидесятипятилетие.
- Мне очень нравятся ваши строчки: “Если косы дождей целый век расплетает и вертит Над промокшей землею озябшее небо давно, Приходите ко мне, пойте добрые песни и верьте: Есть Любовь и Надежда, а третьего нам не дано...”. Не правда ли, они отражают ваше сегодняшнее состояние?
- Думаю, да. Ничего дороже человеческого общения мир пока не придумал. Это то, что нас держит в этой жизни.
- “Перекинуться словцом, выше нету благодати” – ваши слова из стихотворения “Средь авансов и долгов” как раз об этом.
- Старинная русская “игра”: задушевный разговор с внимательным собеседником. “Давай поговорим...” (Смеется.)
- Спасибо, Григорий Ефимович, за интересную беседу. Поздравляю вас с предстоящим юбилеем. “Не оставляйте стараний, Маэстро!” Продолжайте творить на радость себе и нам! Встретимся на концерте!
Nota bene! Юбилейный вечер Григория Дикштейна “Еще не кончен бал!” пройдет 5 ноября 2011 года в 7 часов вечера в зале “Christian Heritage Academy” по адресу: 315 Waukegan Road, Northfield, IL 60093. В концерте принимают участие гости: Лидия Бабель, Валентина Гиндлер, Вероника Долина, Владимир Борзов, Марк Мерман, а также чикагские актеры, музыканты, барды. Вечер ведет Елена Бернат. На вечере будет продаваться новый диск Григория Дикштейна “Приметы времени”. Билеты можно приобрести по телефону 847-338-5585, в театральных кассах Чикаго и пригородов, а также на сайте www.newliferadio.com.
Над промокшей землею озябшее небо давно,
Приходите ко мне, пойте добрые песни и верьте:
Есть Любовь и Надежда, а третьего нам не дано...
4 ноября 2011 года исполняется семьдесят пять лет прекрасному поэту, музыканту, барду Григорию Дикштейну.
Я давно хотел поговорить с Григорием Ефимовичем о Поэзии, и предстоящий юбилей стал хорошим поводом осуществить желаемое. В начале нашей беседы юбиляр признался, что в последнее время не очень любит отмечать свои дни рождения.
- Говорят, каждому человеку столько лет, на сколько он себя чувствует. Признайтесь, Григорий Ефимович, на самом-то деле вам около сорока?
- Не знаю. По-моему, эта оценка слишком заниженная. Конечно, хочется себя чувствовать моложе, чем есть на самом деле, но это не всегда удается. Ритм жизни подхлестывает держать нос и “хвост” над водой. (Смеется.) Вот неделю назад я закончил запись нового диска с новыми песнями. Для моих лет это - маленькая победа. Значит, автор жив.
- Помните, у Бродского: “Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной...”. Григорий Ефимович, что сказать вам о жизни?
- Только сейчас начинаешь понимать, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на ненависть. Да, жизнь несправедлива, но ведь она все-таки и хороша! Где-то была такая фраза: “Жизнь – подарок, хотя и без бантика”. Я доволен жизнью. Считаю, что я состоялся.
- На мой взгляд, вы в первую очередь поэт, а уже потом бард, музыкант, прозаик...
- В этом смысле я люблю цитировать Бориса Алексеевича Чичибабина: “Назвать меня поэтом – дело людское”. И Булат Окуджава никогда себя поэтом не называл. Он говорил, что занимается творчеством, стихосложением. Поэт – очень громкое, емкое, серьезное, ответственное слово. Когда-то Булат Шалвович процитировал замечательную фразу Николая Доризо: “Популярность смешна и изменчива, С сотворенья она такова, Только слава - надежная женщина, Но она не жена, а вдова”. Судить о нас, пишущих, и окончательно делать какие-то выводы – работа тяжелая и, скорее всего, безрезультатная. Пройдет время, что-то поймут, что-то оценят, что-то останется... От некоторых поэтов оставалось по строчке. “Как хороши, как свежи были розы...” Строчка, которая осталась от томов. И это немало.
- Немало, потому что есть поэты, от которых ничего не остается... Вы процитировали фразу о славе, но, по-моему, вы как раз вкусили славу отнюдь не вдовью. “Ценю этот воздух, листву и кору, И грубый асфальт, и жука на ладони, Люблю эти мятые лица в вагоне, Веселую давку люблю поутру!..” После исполнения “Оптимистической песни” на Грушинском фестивале вы не только завоевали Первую премию, но и получили, без преувеличения, настоящую всесоюзную известность. Лучший комплимент для поэта – когда песня становится народной!
- Это Нателла Болтянская написала: “Величайшее достижение автора – когда поют его, не зная автора”. В 1978 году я возвращался с Грушинского фестиваля, и весь вагон пел мою “Оптимистическую”. Я сказал сидящим рядом: “Так это же моя песня!” Они закричали: “Ребята, автор здесь”. Такое поднялось: качали, под потолок бросали... Но дело не в этом. Я все это отношу к сиюминутным удачам. Чтобы состояться по-крупному, надо отойти на определенное расстояние и, прищурив глаз, посмотреть: “А ну-ка, что там человек наваял?” Такого ощущения, что я достиг какой-то славы, не было никогда. Я даже мысли такой не допускал, понимал, что любой успех – дело временное. Всегда временное! Даже золотые образы наших кумиров шестидесятых померкли. Не в наших глазах – в глазах других. В этом смысле не надо обольщаться. Делай то, что должно, и будь что будет...
- Григорий Ефимович, как рождается у вас стих? “Из какого сора растут стихи, не ведая стыда?”
- У Вадима Егорова есть фраза: “Я - брошенный к столу”. Если что-то дрогнуло, засветилось, потянулась, как у Пушкина, “рука к перу, перо к бумаге”, тогда что-то рождается. Жванецкий замечательно точно, с грустным юмором заметил, что “писАть – это как пИсать: когда припрет”. Если просто взять ручку и сказать ”Вот сейчас я напишу гениальный стих”, ничего не получится. Получится хорошо сделанный мастеровитый стишок, но это не будет НЕЧТО, выходящее из ряда. А останется то, что толкнуло неведомо когда, неведомо как и вылилось на бумагу. Прошлой осенью я зашел домой со строчкой на кончике языка: “Завидуя птицам, на юг паутина летела”. Я поймал ее в воздухе и, придя домой, добежал до стола и записал.
- То есть для вас никаких особых условий для творчества не надо?
- Кажется, у Гете по всей комнате стояли тумбочки, столы и полки с бумагой. Рождалась мысль – поэт бежал к краешку стола – записывал. Только так. Пока дошел до другого угла – потерял. Боязнь потерять мысль, строчку, фразу... Сиюминутное озарение – величайшее в мире действие человеческой мысли.
- А потом эти строчки остаются? Или “переспали с ними” ночь, а на следующее утро поняли, что не подходят, и все переписали заново? Бывало такое?
- Увы, да. В Харькове у меня на стене висела гитара. Я придумывал что-то, записывал придуманное, клал листок под струны и до следующего дня не прикасался. Через день смотрел. Какие-то строчки нравились, тогда писал дальше. Стих, как живое существо: или получает подпитку и продолжает жить, или умирает, так толком и не родившись.
- Почему отдельные стихи у вас вырастают в песни, а другие так и остаются на бумаге? Каков критерий отбора?
- В основном, строчки у меня появляются с какой-то внутренней мелодией. Она может быть не окончательной, но она есть. Мелодия зачастую диктует размер стиха. А там – может получиться песня, а может и нет... Некоторые стихи такой мелодии не имеют. Более того, они трудночитаемы: строка перетекает с одной линии на другую, бежит, обрывается, останавливается посередине, появляется внутренняя рифма, потом исчезает... – такие стихи песнями не становятся.
- Кого из поэтов вы считаете своими учителями?
- Главный толчок к относительно простому стихотворению с яркими образами я получил от песен Булата Окуджавы в начале шестидесятых, хотя писал и раньше. Мне даже казалось, что получались довольно неплохие стихи. Мои первые песни написаны в 1959 году, а стихи появились еще раньше. Одну из своих дворовых песенок я встретил несколько лет назад в Калифорнии. Она там себе спокойно проживала с 1959 года.
- Поэтом можно стать, или поэтами рождаются?
- Можно научиться мастерству стихосложения, и этому учатся. Но при этом настоящими поэтами стали не те, кто учился, а тот, кого Бог отметил.
- Роберт Крафт спросил у Стравинского: “Для кого вы сочиняете музыку?” Стравинский ответил: “Для себя и гипотетического alter ego”. Для кого пишет стихи поэт Григорий Дикштейн?
- Ответ Стравинского просто блестящий. Сначала для себя, потом для близкого человека, которому ты можешь прочитать и удачной строчкой похвастаться, а потом уже для того, кто попадется на твоем пути. С хорошими ушами и добрым сердцем. (Смеется.)
- Вы любите проверять стихи на слушателе?
- Непременно. У меня есть хороший внимательный глубокий слушатель – моя жена Марина. Зачастую она замечает такие вещи, которые ускользают от меня. Она говорит, что “вот это слово в стихотворении – не твоя лексика. Оно здесь чужое”. Я, бывает, возмущаюсь: “Как – чужое? Язык – дело живое! Почему бы его не употребить?” Она отвечает: “Да, язык – дело живое, но в этом стихотворении это слово чужое”.
- Прислушиваетесь к ее советам?
- Обязательно.
- Согласны ли вы с утверждением, что настоящая родина поэта – литература?
- В этом есть большая доля истины, но поэт все равно нуждается в той языковой аудитории, в которой он творит. Чем больше аудитория, тем больше подпитка. Это энергетический обмен, которого так не хватает людям, которые перестают выступать. Поэтому я ищу возможности где-нибудь показаться, активно выступаю. Был на Украине, в Беларуси, Германии, Израиле, Швейцарии, Бельгии… Но все-таки основная моя аудитория последних лет – американская. К сожалению, она сужается. Уходит старшее поколение носителей языка. Молодежи ближе и понятнее новояз, а не тот поэтический язык, который нам люб и дорог.
- Что бы вы ответили тем критикам, которые полагают, что бардовская песня измельчала. Ведь, согласитесь, среди тридцатилетних не видно сегодня фигур, равновеликих Галичу, Окуджаве, Городницкому...
- Вот из тридцатилетних я назову одно имя – Ксения Полтева. Очень рекомендую почитать стихи этой молодой женщины. Ее поэзия тяготеет к щербаковской, даже к поэзии Бродского. Рекомендую послушать ее “Письмо другу в деревню”...
- Когда-то вы написали: “Крепи ряды, шестидесятник, Нас так немного на Земле”. Что для вас означает быть шестидесятником?
- Мой новый диск и свой концерт я открываю песней “Мои шестидесятые“. Мой ответ – в этом стихотворении.
Я из тех приснопамятных дней полосатых,
что (увы!) зарастают забвенья травой,
поколенья оттаявших шестидесятых,
безголосый уже, но покуда живой!
В нашем узком кругу не “стучали” в охотку,
стих крамолен – но, не изменив ни строки,
жили, не наступив своей песне на глотку,
выживая не вследствие, а вопреки!
Мне, чтоб правду сказать, трех аккордов хватало,
может это кому-то и не по душе...
Но спешили мы: аэропорты, вокзалы,
даже не тормозя на крутом вираже.
И, с плацкартных свисая натруженных полок,
слушал разный народ наши песни в пути,
а что вырос печальных потерь мартиролог,
если песни остались - не страшно уйти!
Торопливо мы жили, но не бестолково,
За строкою и словом – свободы глоток...
Ну а если не найдено главное слово,
то его отыскать да поможет мне Бог!
И в сибирских скитах, и на Галапагоссах,
среди книг, затерявшихся на стеллаже...
Пусть хлопочет движок и дымятся колеса,
даже не тормозя на крутом вираже!
Но растаяло сладкое слово свобода
на губах, стынет пеною на удилах...
А от песен протеста до песен исхода -
лёту день на икаровых слабых крылах.
Пусть у времени нынче иные приметы,
принимаю их, не уступая судьбе...
Только в песнях, мне кажется, нет эстафеты:
каждый сам по себе и я сам по себе...
От безумного ритма, как прежде, хмелея,
не хватает струны на гитаре уже,
пролетаем на полном свои юбилеи,
даже не тормозя на крутом вираже.
Григория Дикштейна поздравляют коллеги по цеху. Вот шутливое четверостишие Юлия Кима: “Скажу без лишних аллегорий, Скажу открыто все как есть, Большой мерси тебе, Григорий, За то, что ты на свете есть”. А вот какие слова нашел для юбиляра израильский бард Дмитрий Кимельфельд: “Григорий Дикштейн - не американский, не русский, не еврейский автор. Его место в первых, уже теряющихся для нынешних младых, рядах классиков Авторской песни. Григорий Дикштейн - это особый вкус, особое чувство меры, изысканности, мудрости. Таких уже не выпускают. Если бы он родился в Питере или Москве, его судьба была бы иной. Он пел бы сейчас на первых сценах России. Его возможности как музыканта и певца практически безграничны. Звонкость, легкость, поэтические навыки, ошарашивающий энергетический напор создают особую ауру имени. Они не вписываются в американский пейзаж... Его время –это до сих пор существующая параллельная виртуальная реальность. Там все остается по прежнему: друзья, враги, ненависть, страсть...”.
- Среди ваших стихов есть любимые?
- В определенные периоды жизни мы любим тех или иных поэтов, их отдельные строчки. То же самое происходит со мной. Перетекают, идут за мной по жизни считанные фразы. Иногда вдруг неожиданно для себя открываю старую песню и понимаю, что зря упустил ее, оставил в том периоде жизни. Она из сегодняшнего дня. Вот, к примеру, “Баллада о звездах” – песня, которую я не пел тридцать лет и включил в новый диск. “Когда покаты и чисты Небес лиловые холсты, Души откроем монастырь... О, как скрипучи эти двери! Льет, неподвластная судам, Свет Вифлеемская звезда. Под ней предательство, вражда... А как в нее хотелось верить, Еще до снятия с креста!..” Все периоды жизни проходят в этой песне через взгляд на звезды... Тридцать лет к ней не прикасался!
- “О, сколько нам открытий чудных” предстоит! Поройтесь в вашем архиве, Григорий Ефимович! У вас есть архив?
- (Смеется.) Сейчас мы Пастернака будем цитировать. Я думаю, что Борис Леонидович погорячился насчет того, что “не надо заводить архивы, над рукописями трястись”.
- Мне тоже так кажется. Надо заводить архивы. Для потомков надо.
- Он и сам сохранял архивы. Порой в старых рукописях находишь такие интересные строчки!
- От старых стихов – к будущему концерту. Ваш предстоящий юбилейный вечер - праздник для всех нас. Ведь среди гостей – знакомые, известные всем имена. Имена не только чикагские, но и московские. Какие сюрпризы вы готовите зрителям?
- Сюрпризов я и сам не знаю. Тот, кто готовит сюпризы, мне их не раскрывает. Предстоящий концерт будет уникальным и неповторимым. Такого вечера больше никогда не будет! Мы к нему готовимся очень тщательно, и я надеюсь, что он запомнится надолго. С нетерпением жду гостей. Минчанина Владимира Борзова хорошо знают в Чикаго, его два концерта прошли с аншлагом. Валентину Гиндлер знают меньше. Ее полюбило “Радио Шансон”, и она с ними сотрудничала, хотя она бард самый настоящий. Вероника Долина с такой легкостью согласилась приехать, что я даже не поверил. При ее занятости бросить Москву и дом в Нормандии и примчаться сюда?!
- А юбиляр споет что-нибудь?
- Конечно. Я буду петь сам, и мои песни будут петь другие.
- У Бродского была традиция писать стихи на Рождество. А вы пишете стихи на свои дни рождения?
- Специально не пишу, но иногда получается, как, например, с песней “Мои шестидесятые”. Я написал ее в феврале этого года, и она превратилась в юбилейную. Так же, как песня “Пересыхающий ручей” получилась моим подарком самому себе на шестидесятипятилетие.
- Мне очень нравятся ваши строчки: “Если косы дождей целый век расплетает и вертит Над промокшей землею озябшее небо давно, Приходите ко мне, пойте добрые песни и верьте: Есть Любовь и Надежда, а третьего нам не дано...”. Не правда ли, они отражают ваше сегодняшнее состояние?
- Думаю, да. Ничего дороже человеческого общения мир пока не придумал. Это то, что нас держит в этой жизни.
- “Перекинуться словцом, выше нету благодати” – ваши слова из стихотворения “Средь авансов и долгов” как раз об этом.
- Старинная русская “игра”: задушевный разговор с внимательным собеседником. “Давай поговорим...” (Смеется.)
- Спасибо, Григорий Ефимович, за интересную беседу. Поздравляю вас с предстоящим юбилеем. “Не оставляйте стараний, Маэстро!” Продолжайте творить на радость себе и нам! Встретимся на концерте!
Nota bene! Юбилейный вечер Григория Дикштейна “Еще не кончен бал!” пройдет 5 ноября 2011 года в 7 часов вечера в зале “Christian Heritage Academy” по адресу: 315 Waukegan Road, Northfield, IL 60093. В концерте принимают участие гости: Лидия Бабель, Валентина Гиндлер, Вероника Долина, Владимир Борзов, Марк Мерман, а также чикагские актеры, музыканты, барды. Вечер ведет Елена Бернат. На вечере будет продаваться новый диск Григория Дикштейна “Приметы времени”. Билеты можно приобрести по телефону 847-338-5585, в театральных кассах Чикаго и пригородов, а также на сайте www.newliferadio.com.
Комментариев нет:
Отправить комментарий