26 нояб. 2010 г.

“Солнцем полна голова”


...Он рос в неблагополучном районе Киева, был непослушным ребенком, дрался, играл в футбол и не проявлял ни малейшего интереса к театру. На сцену впервые вышел в Самаре. После спектакля понял, что “заболел” актерством всерьез и надолго. В Америку летел с мыслями создать русский театр. В Чикаго осуществляет задуманное...
Знакомьтесь: один из основоположников и “душа” театра “Тет-А-Тет” Сергей Межеричер. Он необычен, неожиданен, иногда парадоксален. Художественный результат ставит выше коммерческой выгоды. Не боится признаваться в собственном незнании. Любит порядочных людей. Любит учиться. Не любит рутину. Терпеть не может безликих и поверхностных пьес. Пьесы выбирает о людях необычных, странных, “не от мира сего”. “В этой меркантильной Америке...”, - воскликнули бы многие, слушая его идеи о развитии русского искусства в эмиграции. Я бы назвал его романтиком-идеалистом, если бы не знал о его маркетинговом образовании. С ним интересно общаться, его интересно слушать. Про таких говорят: “солнцем полна голова”...

- Если бы в Чикаго существовала премия “Открытие года”, то я присудил бы ее театру “Тет-А-Тет”. Как ты сам оцениваешь конец прошлого и начало нового сезона театра?
- Несмотря на то, что наш коллектив существует уже почти четыре года, открытие театра произошло в прошлом театральном сезоне, в феврале 2010 года. Это было невероятно интересно и невероятно сложно. Я себя чувствовал сапером, понимающим, что если наступлю не на ту ямку, произойдет взрыв, от которого можно не оправиться. В 2010 году мы выпустили четыре премьеры и, подобно барону Мюнхаузену, подняли себя за волосы. Благодарю всех, кто принял участие в этой прекрасной авантюре. Сказались усилия, вера, настойчивость, целеустремленность всех членов коллектива. Театр - это мозаика, состоящая из множества разных элементов. Каждый элемент очень важен, и отсутствие любого из них заметно. А зритель, как известно, видит все под увеличительным стеклом...
- Почему ты решил втянуться в эту странную игру под названием “театр”?
- С самого детства я был погружен не в театр, а в музыку. Моя мама –профессиональный музыкант и педагог. Она разработала уникальную методику преподавания игры на фортепиано детям от трех до пяти лет. Каждые шесть месяцев в Киеве у нее были выступления, часто – с участием музыкантов Киевской филармонии. Это были настоящие театрализованные представления, в которых дети играли с профессиональными музыкантами. Начиная с пяти лет я участвовал в этих концертах. Я был и конферансье, и исполнителем, и помощником. Помню, на вечере Баха все были в костюмах, париках, со свечами... Позвали даже гостей из немецкого посольства.
- А ты сам умеешь играть на фортепиано?
- Чуть-чуть. Я был непослушным сыном. (Смеется.) Кроме того, я жил в неблагополучном районе Киева. Я был одним евреем на всю школу, и мне быстро объяснили, что это значит. Меня все время обзывали, через день были драки. В школе был жуткий антисемитизм, который возглавляли наши педагоги. Моя первая учительница специально коверкала мою фамилию, специально подчеркивала отчество моей мамы... В том дворе, где я жил, кулаки были важнее музыки. Я занимался всем понемножку – рисованием, музыкой, шахматами, плаванием, борьбой. Важную часть моей жизни занимали футбол и баскетбол. Я был капитаном школьной и университетской команд.
- Ты помнишь свои первые театральные впечатления?
- Они связаны с Россией. Так получилось, что в десятом классе я учился в средней полосе России, в городе Самаре. Там разговаривают по-особенному, а я приехал с сильным украинским акцентом и был “белой вороной”. Театральный кружок готовил поздравление к юбилею директора школы. Для постановки небольшой миниатюры в школу пригласили выпускницу Самарского театрального института. Роль положительного героя играл мой друг, а мне предложили попробоваться на роль “плохиша”. Я быстро “уговорился”. Вначале я не мог понять, чего требует от меня режиссер, но когда вышел на сцену, передо мной “выключился” весь зрительный зал. Только партнер, и никого больше. Впервые я почувствовал, как это бывает... В миниатюре шла речь о двух ковбоях-грабителях банков. Один жаждал денег, другой – справедливости. Я уже не помню всех подробностей сюжета. Помню только, что в момент кульминации у меня началась истерика и ручьем потекли слезы. Ничего подобного на репетициях не происходило! Я настолько сам был потрясен, что еле довел сцену до финала и вышел со сцены с каким-то наркотическим ощущением. Мне аплодировали, меня хвалили, а на следующий день все учителя сообщили, что мне надо поступать в Театральный. Мои оценки по всем предметам сразу улучшились, поскольку меня записали в актеры. А вскоре я вернулся в Киев.
- И пошел в театральный?
- Не сразу, а после окончания университета. Два года я учился на программиста, а когда понял, что программистом быть не хочу, перевелся на факультет экономики менеджмента по специальности “маркетинг” и закончил его с красным дипломом. Только потом поступил на заочное режиссерское отделение Театрального института. Поступил с мыслью, что если буду хорошо учиться, переведусь на очное. Но, ни дня не проучившись в институте, 31 января 2005 года прилетел в Чикаго.
- Не жалко было уезжать, поступив в такой вуз?
- Америка была для меня важнее. “Мы не ищем легких путей” – эта фраза про меня. Я давно понял, что легких путей не бывает. Бывает удача. Я люблю вызов, не боюсь препятствий.
- Театр ”Тет-А-Тет” – это тот самый вызов?
- С первого дня пребывания в Чикаго я совершенно точно понял, что никогда не смогу до конца комфортно чувствовать себя в американском обществе, и решил, что не буду заниматься самообманом. И еще я решил для себя следующее. Если в Чикаго нет достаточно интересной “русской жизни”, то я ее буду каким-то образом создавать.
- Расскажи, пожалуйста, как сложилась труппа театра.
- С первого дня моей американской жизни мы были единомышленниками с Мариной Музыченко. Марина – художник. Она работает на двадцатом телевизионном канале Чикаго, занимается графикой, оформляет огромное количество американских журналов. А еще она играла в американском театре. И вот как-то мы с Мариной придумали создать русский театр. Эта идея понравилась и была подхвачена Димой Вишневским и Надей Мифтаховой – с этими людьми я тоже дружу с моего первого дня в Чикаго. Потом в коллективе стали появляться новые люди. Мы познакомились с Инной Песчанской, Ильей Приказчиковым. Все они впоследствии составили “костяк” театра, его движущую силу. Для начала мы решили попробовать сделать какую-то небольшую театральную постановку. Выбор пал на миниатюру Семена Альтова “Трамвай”. Эту миниатюру мы показали в Армии спасения и были в восторге от самих себя. (Смеется.) После этого взялись за “Федота-стрельца”.

“Сказка про Федота-стрельца” - первый спектакль нового коллектива. Он был поставлен в 2007 году режиссером Семеном Табачниковым по пьесе Леонида Филатова “Про Федота-стрельца, удалого молодца”. (В беседе со мной Сергей Межеричер сказал, что в будущем коллектив планирует восстановить спектакль и сыграть его в память Семена Табачникова.) В процессе работы над спектаклем родилось название будущего театра.

- В маркетинге есть такой термин – “brainstorm” (”мозговой штурм”). И вот как-то я предложил: “Ребята, спать не ложимся, пока не придумаем название театра”. С названием должны были согласиться все. А вариантов было много. Чего только не предлагали: “Либитум”, “Апельсин”, “Зебра”... Три с половиной часа сыпались названия. Но когда возникло словосочетание “Тет-А-Тет”, оно покорило всех, и обсуждение на этом закончилось.
- Интересно, что в 2008 году в Чикаго усилиями выпускников университета Purdue Дэна Майснера и Сюзанны Миллер появился театр “Ка-Тет”.
- Мы были раньше. (Смеется.)
- Тет-а-тет происходит от французского “tête-à-tête”, что в буквальном переводе означает “голова в голову”, то есть наедине, с глазу на глаз. Название театра подразумевает камерность, интимность. Но при этом мы знаем, что театр – дело шумное и коллективное. Не возникает ли тут противоречия между названием и тем, что вы показываете?
- Для нас название театра несет как минимум два слоя. Первый слой – близость, искренность и доверительные отношения, общение с глазу на глаз. Второй слой – коллектив и зритель. Некорректно будет сказать, что мы делаем спектакли сами для себя. Мы их делаем для зрителя. Один “тет” – театр, другой “тет” – зритель. “Тет-А-Тет” - театр со зрителем.

После “Сказки про Федота-стрельца” молодой коллектив взялся за “Степь”. Правда, тогда никто еще не знал, что спектакль будет так называться. Начинали репетировать “Солдатиков” - то название, которое дал спектаклю у себя в театре Олег Табаков. Однако репетиции пришлось отложить. Театр “Атриум” пригласил молодых актеров поучаствовать в новом спектакле Андрея Тупикова “Молдаванка, Молдаванка...” А потом Сергей Межеричер тяжело заболел...
О своей болезни Сергей говорит неохотно. Он почувствовал себя плохо в начале сентября 2009 года, накануне репетиций “Молдаванки...”: “Я думал, что будущий спектакль может стать моим последним свершением в жизни. Целыми днями лежал, не мог передвигаться. Собирался с силами и приходил на репетиции. Бравого кавалериста Левку я играл в полном смысле на последнем дыхании. Только близкие знали, насколько мне было плохо. Потом врачи объяснили, что мне ни в коем случае нельзя было подниматься с постели, а уж тем более выходить на сцену в таком состоянии”.
Полгода он был на грани жизни и смерти, еще полгода потребовалось на восстановление. Он провел это время в Киеве. В Чикаго вернулся не один, а с родителями и мыслью о театре.

- Для меня манифестом театра является спектакль “Степь”. Тем не менее первый театральный сезон вы открыли комедией Рэя Куни “Ночной таксист”. Почему?
- Когда я был в Киеве, я встретился с режиссером Владимиром Федоровым и пригласил его поставить спектакль в нашем театре. Он сказал, что свободен только в январе-феврале 2010 года. На повестке дня встал вопрос: либо откладывать “Степь” на неопределенное время, либо ставить спектакль до Нового года. После бурных споров победило желание сделать спектакль. Мы для себя решили, что не будем сообщать о нем широко, а сделаем открытую генеральную репетицию и пригласим критиков, журналистов и друзей. Конечно, это была авантюра, и тем не менее 19 декабря 2009 года состоялся, не побоюсь этого слова, полноценный спектакль. В зале на пятьдесят шесть мест было восемьдесят человек. Такого никто не ожидал! А после Нового года приехал Федоров, и мы стали репетировать “Ночного таксиста”. Так что официально первым спектаклем театра стал “Ночной таксист”, но, конечно, манифестом “Тет-А-Тет” является “Степь”.
- Как ты познакомился с этой пьесой?
- Это целая история. Друг Семена Табачникова – художественный руководитель и главный режиссер Киевского театра имени Леси Украинки Михаил Резникович. В Киеве я встретился с режиссером, посмотрел в театре два спектакля. Один из них был “Солдатики”. Меня этот спектакль поразил. Я вернулся в Чикаго и показал текст актерам. Скажу откровенно: у половины коллектива пьеса не вызвала особого энтузиазма. Некоторые опасались, что не готовы к такой сильной вещи. Но тем не менее пьеса нас так увлекла, что мы решили попробовать. Постепенно стали вырисовываться контуры будущего спектакля.
- Для тебя было важно, что действие происходит именно в армии?
- Нет, совершенно не важно. Эта история могла произойти где-нибудь в другом месте. Я вспоминал некоторые обстоятельства моей жизни и находил точки пересечения с моим героем. Это история о “гадком утенке”, о Джордано Бруно, об Иисусе.
- А я там увидел историю князя Мышкина...
- Конечно!
- Но если “Степь” - образная история, тогда почему Новиков дерется и отстаивает свое достоинство? Если Новиков – не от мира сего, он не способен драться. Ты видел таких новиковых в жизни?
- Да! Мой друг в самарской школе Дима Лазунин - вот это Новиков. Мы с ним сидели за одной партой, дружили. Как-то я пришел в школу неподготовленным и решил у него списать. На лице этого добрейшего человека появилось искреннее изумление: “Ты что, не сделал домашнего задания?” – “Не сделал.” – “И ты что, хочешь у меня списать?” – “Да, хочу.” – “Так ты же не будешь этого знать!” Репетируя Новикова, я видел перед собой Диму Лазунина... Этот спектакль в том числе и о том, насколько важно не позволить массе победить индивидуальность. Не массы, а гениальные одиночки спасут человечество. Причем, зачастую эти одиночки не умеют драться и противостоять невежеству и агрессии, с которыми они сталкиваются в повседневной жизни.
- Окажись ты в ситуации Новикова, как бы ты поступил на его месте?
- Я был в этой ситуации, и мое отличие от Новикова состоит в том, что я умел драться. Мне близка эта роль, поскольку мои внутренние качества пересекаются с качествами Новикова. Я, конечно, другой. Я достаточно практичный, приспособленный к повседневности. Но... В спектакле моего героя спрашивают: “Кому нужна твоя правда?” Он отвечает: “Мне”. Вот мне, Сергею Межеричеру, тоже нужна правда. Моему поколению повезло. Оно уже не застало гадостей Советского Союза в той степени, в какой они коснулись предыдущих поколений. Мне повезло, что мне не надо было стоять перед выбором жизни и смерти напрямую, как это происходит у героев спектакля. Новиков сделал свой выбор и поступил как настоящий Человек. Мой дедушка учил меня, как оценивать человека: “Спроси себя, пойдешь ты с этим человеком в разведку или нет?”. Я бы пошел в разведку с Новиковым.
- Как строятся у вас взаимоотношения в коллективе?
- Мы хорошо понимаем друг друга. Для меня важно, чтобы каждый член коллектива чувствовал себя свободно. Руководитель театра – должность чисто номинальная. Мнение каждого участника очень важно и может стать решающим. Пока это будет происходить, мы будем идти в правильном направлении. Дисгармония вредит творчеству.
- Как ты все успеваешь? Играешь, продюсируешь, рекламой занимаешься...
- Трудно ответить на этот вопрос. Есть такая притча о сороконожке. Сороконожка идет, и все ее сорок ножек слаженно между собой работают. Однажды ее спросили: “Как ты так слаженно умеешь ходить?” Сороконожка задумалась и упала. Опасно бывает задумываться!
- Театру “Тет-А-Тет” удалось привлечь новую аудиторию. Я никогда не видел столько молодой русскоязычной публики в театре...
- Несколько человек мне сказали: “Мы всегда думали, что театр – это что-то скучное и неинтересное. Но когда мы пришли к вам, мы поняли, что любим театр”. Для меня такие слова - великая похвала. Значит, мы кому-то смогли показать, что театр заслуживает право на существование в их жизни.
- При этом мне кажется, что молодежный театр – это не совсем правильная формулировка. Если есть молодежный театр, то где-то рядом должен быть театр пенсионеров, правда? Это название накладывает какие-то ограничения.
- Абсолютно с тобой согласен. Мы никогда не называем себя молодежным театром. Мне не хочется, чтобы театр “Тет-А-Тет” причисляли только к одной возрастной категории. Не бывает молодежного театра – бывает театр плохой и театр хороший. Настоящее искусство интересно всем, независимо от возраста.
- Можно ли сказать, что на базе театра “Тет-А-Тет” возникает новый русский театральный центр?
- Это наша сверхзадача. Я отказываюсь понимать фразы, которые нередко слышу: “Я не слушаю русское радио”, “Меня не интересует русский Чикаго”, и т.д. Это говорят люди, общающиеся между собой на русском языке! А ведь при этом хорошим английским многие так и не владеют. Мне хочется, чтобы люди гордились принадлежностью к великому русскому языку! В Чикаго есть сильный русский культурный пласт. Театр “Тет-А-Тет”, театр “Атриум”, детские театральные коллективы, классические музыканты, молодежные группы... Чем больше будет настоящих свершений в русскоязычной общине, тем интереснее будет наша жизнь!
- Не секрет, что в Чикаго есть настоящие, профессиональные актеры, которые по разным причинам оказались сегодня не у дел. При этом коллектив у вас молодой, сложно бывает выбрать актеров на возрастные роли. Как ты думаешь, возможен ли вариант, что театр в будущем пригласит на конкретные роли профессиональных актеров?
- Я не только допускаю эту мысль – наш театр уже действует в этом направлении. В спектакле “Эти свободные бабочки” на сцену после долгого перерыва вернулась Людмила Шайбл. Она замечательно сыграла свою роль! Я мечтаю, чтобы и в новых спектаклях появлялись профессионалы, которые по тем или иным причинам сейчас не играют или еще ни разу не проявили себя на чикагской сцене. А еще я мечтаю, чтобы актеры театра “Тет-А-Тет” зарабатывали своим трудом. Постараюсь, чтобы мои мечты осуществились.
- В последнее время многие говорят, что театр должен веселить и развлекать. Для тебя театр – развлечение или работа ума?
- Я очень часто слышу выражения: “Это – коммерчески невыгодно” или “На это никто не пойдет”. Но для меня художественный результат выше коммерческой выгоды. Цель театра – поднимать и дать возможность зрителю эмоционально увидеть, почувствовать духовные вопросы бытия. Я бы очень хотел, чтобы наш коллектив работал в направлении эволюции духа. Именно поэтому настолько важен для нас спектакль “Степь”.
- “Степь” был сыгран для зрителей четыре раза. Что изменится в нем 11 декабря?
- В отличие от кино, каждый спектакль уникален. На этот раз зрители увидят игру нового актера Стаса Клеймана, знакомого нам по КВН и “Comedy Style”. Стас исполняет роль офицера Алтынова. Лично я нашел некоторые новые краски, которые постараюсь показать в моем персонаже.
- Удачи тебе во всех твоих начинаниях!

Nota bene! Спектакль театра “Тет-А-Тет” “Степь” по пьесе В.Жеребцова “Чморик, или Подсобное хозяйство” демонстрируется 11 декабря 2010 года в 7.00 pm в помещении Christian Heritage Academy по адресу: 315 Waukegan Rd., Northfield, IL 60201. Заказ билетов на сайте театра www.tetatetchicago.com и по телефону 847-644-4262. Спектакль обеспечен синхронным переводом на английский язык.

21 нояб. 2010 г.

Бахыт Кенжеев: “Волшебству научиться нельзя!”


В прошлом номере газеты "Реклама" была опубликована подборка стихов поэта Бахыта Кенжеева. 4 декабря Бахыт Шкуруллаевич будет гостем Литературного салона Аллы Дехтяр.

Краткая справка. Бахыт Шкуруллаевич Кенжеев родился в Чимкенте. С трех лет жил в Москве. Закончил химический факультет МГУ. Дебютировал как поэт в коллективном сборнике “Ленинские горы: Стихи поэтов МГУ”. Публикуется с 1972 года. Первая книга стихов двадцать лет пролежала в архивах Союза писателей Казахстана и была издана только в 1996 году. В начале семидесятых Кенжеев становится одним из учредителей поэтической группы “Московское время”. С 1982 года живет в Канаде, с 2009 года – в США. Член русского ПЕН-клуба. (По материалам Википедии.)

Мой разговор с Бахытом Кенжеевым начался с вопроса о самоидентификации.

- Одно интервью с вами начиналось словами: “Казахский поэт из Канады”. Прочитав это, я как-то внутренне вздрогнул, потому что всегда считал вас русским поэтом, а из какой страны – уже не так важно. А кем вы сами себя считаете?
- Несколько лет назад я работал в Вашингтоне и задал себе этот вопрос. Я – казах по национальности, русский писатель, работаю на Международную организацию. Кто я такой? Я и сам не знаю, честно говоря. Я очень люблю свое казахское происхождение и не очень ценю свой статус русского писателя. Вот и все.
- Вы согласны с утверждением, что настоящая родина поэта – литература?
- И да, и нет. Конечно, родина любого писателя – язык, на котором он пишет. Но всякий писатель тоже человек. Если бы меня поселили где-нибудь в Лаосе, не думаю, что мне бы это понравилось.
- Поэтом можно стать, или поэтами рождаются?
- И рождаются, и становятся. Есть такое понятие в математике и логике – необходимое и достаточное условие. Талант - это условие необходимое, но недостаточное. Кроме него нужны еще дисциплина, какое-то формальное мастерство и так далее. Бывали гениальные поэты, которые так и не реализовались. Либо им усидчивости не хватило, либо они очень рано ушли из жизни по причине расстроенных нервов.
- С чего начался ваш интерес к поэзии?
- Мне всегда очень нравилось читать стихи. Это было красиво, гармонично, чудесно. Простые слова, а так хитро поставлены; звуки повторяются, а потом вдруг из них выскакивает замечательный смысл... Я еще в школе начал немного пописывать. Ранние стихи были очень смешные. А потом я решил, что могу и всерьез этим заняться. Это было более сорока лет назад.
- Вы были участником поэтической группы “Московское время”. Может ли поэт быть членом какой-то группы, союза, объединения? Мне всегда казалось, что поэт – это величина самодостаточная...
- По поводу “Московского времени” раздавалось довольно много недоуменных вопросов, в том числе и похожих на ваши. Реальность была совершенно другой. Мой соратник по “Московскому времени” и сосед по Нью-Йорку Алеша Цветков любит, шутя, говорить о том, что о существовании “Московского времени” узнал только после того, как уехал в Америку. Это была дружеская компания в составе пяти человек.
- Давайте назовем их: Александр Сопровский, Алексей Цветков, Сергей Гандлевский...
- Александр Казинцев.
- Который потом примкнул к “Нашему современнику”?
- Да, совершенно верно. Он сейчас заместитель главного редактора журнала “Наш современник”, что продолжает вызывать у меня какое-то “священное” недоумение.
- Ушел в русофильство...
- ...и стихов больше не пишет. Но тем не менее он играл очень активную роль в нашем кружке и писал очень неплохие стихи... Мы дружили, разделяли основные взгляды на поэзию, стремились к свободе и примерно одинаково не любили Советскую власть. На этом “клее” и был замешан наш союз. Сейчас все удивляются: какое же это объединение, если все писали по-разному? Но ведь из одной и той же земли растут разные деревья! Может вырасти пальма, может вырасти береза, а земля одна и та же. Вот роль этой земли, роль этой питательной среды для нас всех играла высокая русская литература, в том числе поэзия.
- Манифеста у вас никакого не было?
- Нет, манифеста не было. Мы выпускали машинописные альманахи, я проводил семинары, мы встречались, читали и обсуждали стихи. Все это было совершенно замечательно, хотя и редко выходило за пределы московских кухонь.
- Было еще одно, что вас объединяло, - любовь к Мандельштаму. Я прав?
- И да, и нет. Мне кажется, сейчас, по прошествии времени ясно, что этот поэт для нас наиболее важен. Хотя нет... Не знаю... Для меня – точно. Саша Сопровский, к сожалению, давно умер. Уж скоро двадцать лет. Он ценил Мандельштама, конечно, но не молился на него, как на икону. Гандлевский, мне кажется, больше любит Набокова, Ходасевича, Георгия Иванова... Алеша Цветков очень любит Заболоцкого. Заболоцкий для него, мне кажется, важнее Мандельштама. Хотя нет, подождите. Я клевещу на Цветкова. Он недавно в одном интервью сказал: “Мандельштам настолько велик, что занимает чуть ли не все первые три места в русской поэзии XX века”.
- Что, в общем-то правда. А чем вам близок Мандельштам?
- Я ему завидую. (Смеется.) Это поэт невероятной гениальности. Он сравним, мне кажется, с такими людьми, как Шекспир, Данте, Пушкин. К сожалению, это стали понимать много лет спустя после его смерти, но сейчас с этим никто не спорит. Про его некоторые стихи я могу сказать, что человек такого написать не мог. Это, видимо, ему кто-то диктовал, а он послушно водил пером. Во Владивостоке я видел очень симпатичный памятник Мандельштаму. Его два раза крали, а сейчас поставили на охраняемой территории. Мандельштам стоит и любуется городом. И в Москве теперь есть памятник Мандельштаму и даже, кажется, улица Мандельштама в Воронеже.
- “Это какая улица? Улица Мандельштама. Что за фамилия чертова – Как ее не вывертывай, Криво звучит, а не прямо...”
- Совершенно верно, пророчество Мандельштама сбылось.
- Можно ли назвать Мандельштама вашим поэтическим учителем?
- Не совсем. Меня совсем недавно в Интернете шпуняли за то, что я назвал Мандельштама атеистом. Но я не считаю, что атеизм – ругательство. Мандельштам не чувствовал нужды в Боге. Я думаю, может быть, потому, что он был сам такой гениальный. Я – человек верующий. Это – принципиальная разница. Приходится все время вступать в разборки с верховным существом, все время обижаться на него. Или, наоборот, он на меня обижается. Я думаю, что Мандельштам был человеком гораздо более самодостаточным, чем все остальные. Чему у Мандельштама учиться? Волшебству? Но волшебству научиться нельзя!.. Я очень многим ему обязан. Например, тому, что он дал мне представление, каким чистым и проницательным может быть человек. Я бы назвал этот дар волшебной проницательностью. Мандельштам творил свой собственный мир, чище и прекраснее, чем наш, несмотря на весь свой трагизм. Я очень рекомендую читателям вашей газеты обратиться как-нибудь к томику Мандельштама. Действует лучше любого лекарства. Как молитва.
- Кого бы еще вы назвали вашими поэтическими предшественниками?
- Я могу назвать замечательных поэтов Заболоцкого, Иванова, Ходасевича. Был чудесный, рано умерший ленинградский поэт Константин Вагинов. Хрустальный, чистый поэт. Вот везение: умер от туберкулеза в 1931 году! А не умер бы – так расстреляли бы, как всех остальных его друзей... Я Игоря Северянина очень люблю.
- Это неожиданно. А как вы относитесь к Пастернаку?
- С большим уважением и иногда даже с любовью. У него есть хорошие, даже прекрасные стихи. Пастернак – это чудесное явление. Он понятный, доступный поэт. Он выполняет благороднейшую роль по приобщению к поэзии широкого круга читателей. Его ведь читают гораздо больше, чем Мандельштама и Заболоцкого вместе взятых! А мостик к поэзии прилагается.
- Кто из современных поэтов останется в истории литературы через сто лет?
- Вот если бы у нас сейчас был 1837 год и вы бы спросили об этом у среднего читателя, он бы обязательно назвал Бенедиктова!
- Неужели не вспомнил бы Александра Сергеевича?
- Может быть, упомянул бы, но Бенедиктова назвал бы обязательно... Пушкина бы вспомнили мало людей, потому что к тридцать седьмому году считалось, что он совершенно исписался и никому не интересен... А Тютчева бы не вспомнил никто!.. Не знаю. Боюсь называть. Начнутся обиды, обвинения... Я пристрастен. Мои любимые поэты из моего поколения – Цветков и Гандлевский. Уж они-то точно останутся через сто лет. Есть еще один интересный поэт Борис Херсонский, тоже человек моего поколения, хотя мы познакомились совсем недавно... Нынешняя поэзия богата на имена. Очень много мусора, но ведь его всегда было много.
- Вы считаете, что кризиса в поэзии сегодня нет?
- В поэзии есть кризис в другом смысле. Поэзия все больше превращается в бесплатное занятие. При Советской власти существовали такие редчайшие исключения, как порядочные поэты, которые тем не менее ухитрялись какими-то путями проникнуть в Союз писателей в качестве лазутчиков и как-то были пригреты. Они жили более-менее спокойной литературной жизнью. А сегодня кормиться со стихов никак не получается. Но, может быть, так и надо?.. Я когда-то в интервью пошутил, что получать деньги за стихи все равно, что девушке получать деньги за любовь. Это же и так приятно!
- Вы еще где-то сказали, что поэзия не для стадионов. Но мы же помним времена, когда поэзия собирала стадионы!
- Поэзия для прикроватной тумбочки. Когда захочется немного поговорить с Богом через поэзию, через поэтов... Они помогают, особенно хорошие поэты. Больше помогают, чем сериалы.
- Роберт Крафт спросил у Стравинского: “Для кого вы сочиняете музыку?” Стравинский ответил: “Для себя и гипотетического alter ego”. Для кого пишет стихи поэт Бахыт Кенжеев?
- Пишу я для себя, хотя это, во-первых, попахивает кокетством, а во-вторых, не совсем правда. Я не могу не писать. Когда стихотворение написано, я испытываю чувство радости, и мне хочется поделиться написанным с читателями. Каков мой читатель? Это человек, который любит поэзию и понимает всякие “прибамбасы”, которые я вставляю в стихи. Это как с музыкой и живописью. Для того, чтобы понять симфонию, надо быть музыкально грамотным человеком. А мой читатель должен быть литературно грамотным, должен понимать, что такое метафора, ирония... Я стараюсь “упаковать” как можно больше информации в ограниченное пространство стихотворения. Бог знает, хорошо ли это. Многие считают, что наоборот, надо писать очень просто. Я не знаю.
- Помните, у Пастернака: “Нельзя не впасть к концу, как в ересь, в неслыханную простоту”. У вас все наоборот. Со временем ваши стихи становятся все более философскими.
- Правильно, и точно так же было у Осипа Эмильевича. Пастернаковская фраза годна для него самого. На самом деле, ранний Пастернак, которого часто считают очень сложным поэтом, поэт очень простой, но очень косноязычный. Он еще не научился писать просто. Где-то году в тридцать пятом он уже научился это делать и сказал, что не любит своего стиля до 1921 года. А уж в конце жизни стал впадать “в неслыханную простоту”. Дай ему Бог. Это не мой путь. Там, где поэзия поддается пересказу, там, как говорил Мандельштам, “простыни не смяты, там поэзия, так сказать, не ночевала”. Мой идеал – стихи, которые не поддаются пересказу. Только в таком случае реализуется функция поэтического языка: выражать то, чего нельзя выразить другими способами. Может быть, я не прав. Есть примеры стихов очень простых. Помните “Красные помидоры кушайте без меня” Чичибабина? “Кончусь, останусь жив ли, - чем зарастет провал? В Игоревом Путивле выгорела трава. Школьные коридоры тихие, не звенят... Красные помидоры кушайте без меня. Как я дожил до прозы с горькою головой? Вечером на допросы водит меня конвой. Лестницы, коридоры, хитрые письмена... Красные помидоры кушайте без меня.” Гениальные стихи. С виду совсем простые, но так только на первый взгляд кажется. На самом деле в этих шестнадцати строчках невероятные физические бездны. Борис Чичибабин – еще один из моих любимых поэтов.
- Как вы сочиняете? “Из какого сора растут стихи?”
- Не знаю. Это какой-то мистический, загадочный процесс. Приходит вдруг какая-нибудь строчка. Ты ее вертишь в голове, думаешь, куда ее девать, что с ней делать? Иногда она забывается, иногда на следующий день приходит снова, на третий день опять и, как комар, жужжит над ухом. Потом выясняется, что эта строчка тянет за собой другую, другая – третью, третья – четвертую. Потом глядишь – вдруг рождаются контуры третьей строфы будущего стихотворения, потом – второй, потом понимаешь, что всю первую строфу можно выбросить. Оказывается, это была просто “первая ласточка”. Потом как-то это все пишется, оформляется, рассылается по друзьям.
- Это правда, что, начиная стихотворение, вы часто не знаете, чем его закончить? Слово рождает слово?
- Я никогда не знаю, о чем будет стихотворение, как оно будет написано и зачем. Ничего не знаю. Как у героя набоковского романа “Дар” Годунова-Чердынцева. Набоков описывает процесс сочинения стихов своего героя. Годунов-Чердынцев обкатал все строчки, к утру написал стихи, прочел, к своему собственному изумлению увидел в них какой-то смысл и одобрил... (Смеется.) Когда начинается стихотворение, оно уже само себе хозяин. Иной раз бывает даже так, что ты пишешь какое-нибудь слово, а потом вдруг видишь, что логика стиха требует замены его на противоположное. Не белое, а черное; не злой, а добрый... Что такое стихотворение? Это сгустки смысла, которые человеческий разум вытаскивает из потусторонних миров, и живут они потом сами по себе... Искусство – вещь мистическая. Никогда не знаешь, кто тобой водит. Иногда выясняется, что стихи получились совсем плохие. Приходится их выбрасывать.
- Не жалко? Вы легко расстаетесь с ненужными строфами? Над рукописями не трясетесь?
- (Смеется.) В компьютере-то есть, конечно, все выброшенное, но так – нет. Раньше было гораздо больше плохих строчек, чем сейчас, потому что и писал больше. Но, к сожалению, выбрасывать приходится. Читаю неудачную вещь и думаю: “Ну как же можно быть настолько бездарным?!” Бывает такое, бывает...
- Слово мстит?
- Конечно. Об этом писал Тарковский: “Слово только оболочка, Пленка жребиев людских, На тебя любая строчка Точит нож в стихах твоих”. Не надо никогда пророчить себе смерть. Не дай Бог, сбудется. Вообще, пророчить ничего не надо. Слишком многочисленны примеры стихотворных пророчеств, особенно касательно самого себя и ближайших людей. Конечно, я побаиваюсь. Тут какая-то мистическая сила есть. С другой стороны, если уж что-то диктует, то, значит, так надо. Что делать? От судьбы не убежишь.
- Вы как-то написали такие строчки: “Как и другие романтические штампы, Слова “изгнание”, “бессонница”, “тоска” Я забываю под огнем настольной лампы, покуда заполночь играю в дурака с самим собой...”. По-вашему, изгнание и тоска – это романтические штампы?
- Конечно. Это стихи тридцатилетней давности, когда я приехал в Канаду и очень горевал по утрате всех своих родных и друзей. Изгнание, как состояние, и тоска, как человеческое чувство, несомненно, существуют. Но сами эти слова уже настолько затерты, что их упоминать в стихах просто нельзя. Только в ироническом плане. Ну какие мы изгнанники? А если я изгнанник, то говорить об этом вслух просто неприлично. Изгнанник, тоска – это очень высокие слова. А мы люди простые, простые советские ребята, которые вступали в комсомол, ездили в стройотряды... Какое там изгнание, какая тоска? Так писать - дурной тон. Вот слово “бессонница” я, может быть, зря там упомянул. Оно не такое стертое. Но тоже... Вот у меня бессонница – ах, какой я тонкий, романтический, замечательный!.. Жизнь, на самом деле, намного серьезнее и проще, чем все эти слова. В другом месте в той же книжке у меня есть полушуточные стихи по поводу изгнания, которые заканчиваются так: “Литература? Ты мерзавка! Тебя я с Берией сравню! Твое коварство, как удавка, Поэтов душит на корню! Из-за тебя и слезы в горле, И обстоятельства бледней, Из-за тебя меня поперли С любимой родины моей!” Вот слово “поперли” мне нравится гораздо больше, чем слово “изгнание”.
- Пафос сразу снижается...
- А при низком пафосе иной раз можно достичь гораздо большего, чем при пафосе высоком.
- Как вам пишется на английском языке?
- Это был проект, который уже завершен. В порядке эксперимента я написал стихотворений тридцать по-английски и не знаю, как к ним относиться. Просто не знаю. Мои читатели разделились на две группы: одним они очень нравятся, другим – нет. Это как бы не мои стихи. Английский я знаю прилично, но не так хорошо, как русский, поэтому до уровня цитатности далеко. Мои английские стихи ближе к лапидарному тексту. Правда, это общий прием для всей американской поэзии. Она тоже не цитатна – она повествовательна и близка к лапидарному тексту... Мне интересна более широкая реакция публики. Поглядим! Во всяком случае, это было очень интересно. Есть вещи, которые я не могу выразить в стихах на русском языке. Раньше в таких случаях я писал прозу. А вот сейчас решил развлечься стихами по-английски.
- Кстати о прозе. Говоря о прозаических произведениях поэтов, часто проскальзывает такая формулировка: “Проза поэта”. Мне кажется, в этом слышится что-то неполноценное. Есть, мол, настоящая проза, а это так, проза поэта... Что значит проза для вас – продолжение поэзии или то, что не скажешь в поэтической форме?
- Второе. Проза – то, что не укладывается в стихи. По поводу моей прозы злополучной, которая так и не принесла мне большой известности, одна моя приятельница сказала: “Бахыт, твоя проза гораздо лучше, чем общественное мнение о ней, но тебе никогда не простят того, что ее написал Бахыт Кенжеев. Если бы ты выпустил ее под псевдонимом, у нее была бы совершенно другая судьба”. Ну что поделать? Уже поздно.
- Вам нравится Нью-Йорк?
- Монреаль был единственным городом в Канаде, в котором я с удовольствием мог бы жить и жил. Так и Нью-Йорк - наверное, единственный город в Соединенных Штатах, в котором мне настолько нравится, что я здесь с удовольствием живу... Уже полтора года. Вот разговариваю сейчас с вами и из окошка смотрю на Нью-Йоркский университет. И Чикаго мне очень нравится. Чикаго – замечательный город с точки зрения архитектуры и ритма жизни. Пожалуй, второй после Нью-Йорка.
- В каком формате пройдет ваша встреча с читателями?
- Формат будет очень стандартный. Два отделения минут по тридцать пять – сорок каждое. Читать буду новые стихи. Если понравятся, почитаю еще. Вопросы-ответы - сколько угодно и с большим удовольствием. Буду рад встретиться с любителями поэзии!

Nota bene! Встреча с Бахытом Кенжеевым состоится 4 декабря 2010 года в 6 часов вечера в Литературном салоне Аллы Дехтяр по адресу: Photography by Yakov Studio, 310 Melvin Drive Unit 15, Northbrook, IL 60062. Справки по телефону – 773-275-0934.

6 нояб. 2010 г.

Лариса Карманова: “Каждый раз – все сначала”


Представляю вам книгу “От рождения до школы” и ее автора - специалиста в области дошкольного воспитания, кандидата педагогических наук, доцента Ларису Васильевну Карманову.
Лариса Васильевна работала в Минском НИИ педагогики, почти два десятилетия читала лекции в Минском педагогическом институте, опубликовала более ста научных трудов по вопросам дошкольного воспитания. Книга “От рождения до школы” составлена на основе личного опыта и дневниковых записей Ларисы Васильевны. В увлекательной форме, шаг за шагом автор книги записывала все этапы становления своей старшей внучки Дани. Заинтересовавшись книгой, я попросил Ларису Васильевну рассказать о том, как она создавалась.

- В первый же день после рождения моей старшей внучки Дани я записала ее рост и вес. Это стало началом дневника, который я вела на протяжении семи лет. Я записывала данные о развитии внучки по всем направлениям: физическое, психическое и творческое развитие, поведение ребенка, особенности обучения рисованию, чтению, арифметике, письму. При воспитании девочки мы с Мариной (актриса Марина Карманова, мама Дани) руководствовались имеющимися рекомендациями известных педагогов. Помимо этого, я использовала те знания по педагогике и психологии, которые на протяжении более двадцати лет передавала студентам. Я учитывала и результаты экспериментов, которые легли в основу моей диссертации, и плановых научно-исследовательских работ, использовала материалы из опубликованных мною статей, методических пособий и книг. Мы пробовали разные методы воспитания, искали наиболее эффективные. В книге прослежена динамика развития и воспитания ребенка, формирование его личности.
- Мне понравилась необычная структура вашей книги.
- Нельзя было по одному и тому же шаблону излагать материал первых лет жизни ребенка. Ведь каждый год отличается своей особой структурой, так же как ребенок первого года жизни отличается от второго и третьего. В главе “Первый год жизни” идет разделение по месяцам. На каждый месяц дается краткая программа, то есть задачи воспитания, а потом раскрывается, как их можно осуществить. Я привожу физические упражнения и массаж, показываю, как начинать обучение плаванию, рассматриваю вопросы правильного подбора игрушек, игр, организации режима, общения с ребенком. На втором месяце наиболее важным уже является развитие ответных реакций ребенка на общение с близкими людьми, его эмоциональное состояние, появление осознанной улыбки. Второй год построен не по месяцам, а по кварталам, третий - по полугодиям. Начиная с четвертого года становление ребенка излагается уже без деления на временные промежутки. В конце каждого возрастного периода даются итоговые достижения ребенка. Анализ и сопоставление этих достижений помогут родителям определить, в чем их ребенок преуспел, в чем отстал и чему надо уделить большее внимание. В книге затрагиваются разные вопросы поведения ребенка. Наиболее сложные из них - это детский эгоцентризм, диктаторство и крик, как средство добиться желаемого. Я описываю разные подходы к ребенку. Важно понимать, что то, что подходит и будет результативным для одного ребенка, может не подойти для другого. Поэтому так важно изучить особенности малыша и подходить к нему с учетом этих особенностей. Ребенок может быть медлительным и малоподвижным или, наоборот, слишком реактивным и излишне подвижным. В связи с этими особенностями необходимо подбирать игры, игрушки, занятия и даже друзей. В книге большое место отводится воспитанию чувств, рассказывается о значении любви как к самому ребенку, так и к окружающим ребенка близким людям. А это требует еще и воспитания самих себя и коррекции своего поведения. Теоретические положения педагогики напечатаны в книге курсивом, а примеры, подтверждающие или опровергающие эти положения, обычным шрифтом и являются выписками из моих дневниковых записей. В книге вы найдете некоторые фотографии, отдельные рисунки Дани с ее комментариями и рассказы Дани по этим рисункам, наиболее ярко характеризующие развитие ребенка. В книге отражена подготовка ребенка к обучению в школе. Мы считали необходимым научить ребенка трудиться, а это значит - научить читать, писать, считать, решать арифметические примеры и задачи. Важно в детстве уделять достаточное внимание развитию логики мышления, воображения, фантазии. На протяжении всего старшего дошкольного возраста (пять-шесть лет) мы уделяли внимание воспитанию и таких необходимых для учебы качеств, как усидчивость, умение доводить начатое дело до конца, внимательность, старательность. Поэтапно представлен путь развития речи ребенка – от первых звуков к лепетанию, затем к языку жестов, за которым следует период словообразования из слогов и, наконец, речь из набора слов и предложений. В своей книге я привожу много примеров, диалогов, в которых отражены смешные ситуации, поступки, потешные высказывания Дани, похожие на фразы из книги Корнея Чуковского “От двух до пяти”. Без таких фрагментов из жизни детей не обойтись и не надо обходиться! Это - ценный и бережно сохраняемый взрослыми “золотой архив” любимых детей.
- Расскажите, пожалуйста, о вашей жизни. Как вы пришли в педагогику?
- Трудиться по-настоящему я начала довольно рано. В восьмом классе увлеклась большим теннисом. Вначале это были тренировки три раза в неделю, потом каждый день, а во время сборов по два раза в день. Соревнования, разъезды по разным городам... Я была чемпионкой Белоруссии, а затем и Армении, куда я переехала на один год. Потом я вышла замуж, родила старшую дочь Марину, и на этом мой теннис закончился... Моя мама попала в автомобильную катастрофу и на всю жизнь осталась инвалидом. Она не могла мне ничем помочь. Для того, чтобы в те годы определить ребенка в ясли или детский сад, нужно было стоять в очереди годами. Оставался единственный путь – устроиться туда работать. Тогда и твоего ребенка возьмут. Благо, у меня было педагогическое образование. Так решился наш вопрос с садиком. Потом Марина подросла и ушла в школу, а я продолжала там работать. Накапливался опыт, обобщались знания, улучшались условия работы, сад стал показательным по всестороннему воспитанию детей. Я стала выступать с докладами на семинарах и конференциях. Как-то от Белоруссии меня послали на Всесоюзную конференцию по дошкольному воспитанию. После моего доклада ко мне подошла автор учебников по дошкольному воспитанию Т.И. Осокина, предложила мне попробовать поступить в аспирантуру и даже дала согласие стать моим научным руководителем, если я поступлю. После десяти лет работы с детьми в детском саду я поступила в Москве в аспирантуру. Учиться пришлось на заочном отделении - через год у меня родилась вторая дочь Маргарита. Приходилось нелегко. Работала, училась, писала диссертацию. После защиты диссертации, получив степень кандидата педагогических наук, стала работать заведующей отделом дошкольного воспитания в Минском научно-исследовательском педагогическом институте. Затем жизнь так повернулась, что мне пришлось вместе с младшей дочерью (ей уже было 5 лет) уехать в Ленинакан. Старшая дочь Марина начала сниматься в кино и после первого курса Минского пединститута поступила в Щепкинское училище.
- Да, это мне Марина рассказывала. Получается, Марина училась в Москве, а вы жили в Армении?
- В течение двух лет я работала в Ленинаканском пединституте, и все это время меня тянуло вернуться в Белоруссию. Но вернуться хотелось так, чтобы иметь любимое дело, а этим делом была преподавательская работа со студентами. Такую работу мне предоставили в Могилеве – я читала курс дошкольной педагогики и детской психологии. Через два года стала работать доцентом на кафедре дошкольного воспитания в Минском пединституте, где и проработала двадцать лет, до выхода на пенсию. Я любила свою работу и с детьми, и со студентами, и с воспитателями, и с родителями.
- Как вы оказались в Чикаго?
- Младшая дочь Маргарита, закончив музыкальную и общеобразовательную школы, в восемнадцать лет уехала в Америку к своему отцу, который жил в Чикаго с 1975 года. Спустя какое-то время Маргарита вызвала к себе в Чикаго родных. Нам пришлось долго – пять лет – ждать разрешения на въезд в Америку. Когда мы его получили, Марина была на восьмом месяце беременности. Приехав в Чикаго, не успели как следует обустроиться, как у нас родилась девочка. И стали мы жить все вместе: Марина с доченькой Даней, моя мама Паша, я и наша собака, королевская пуделиха Мона. Она прилетела вместе с нами из Минска.
- О первых шести годах жизни Дани по вашей книге я знаю достаточно подробно. А как сложилась ее дальнейшая жизнь?
- Дане скоро исполнится шестнадцать лет. Начиная с седьмого класса, у нее ярко проявилась склонность к точным наукам. Последние два года она завоевывает призовые места по физике на школьных научных Олимпиадах. Она идет, по-видимому, по стопам отца, который, будучи физиком, кандидатом физико-математических наук, успешно работал в Академии наук Белоруссии. Он всячески способствует стремлению дочки к знаниям в области физики. В мае Даня выступала от Чикаго на Международной школьной олимпиаде научных проектов, которая проходила в Сан-Хосе (штат Калифорния). Впервые за всю историю Олимпиад в такую команду от Чикаго попала девятиклассница! И не просто попала, но завоевала четвертое место по физике и в числе других двенадцати школьников была включена в делегацию для поездки в Швейцарию на недельный семинар по ознакомлению с работой самого крупного из когда-либо существовавших ускорителей элементарных частиц – Большого андронного коллайдера. Он построен на границе Швейцарии и Франции... Сейчас Даня учится в десятом классе по усложненной программе IB.
- А как же театральные гены мамы?
- Одно время с Мариной Даня принимала активное участие в кино- и театральной деятельности. Она играла с мамой в кинофильме “И вечная любовь” у ныне покойного режиссера К.Немировского, играла в “Атриуме” в роли младшей дочери Голды (Голду играла Марина Карманова) в “Поминальной молитве” Г.Горина. Потом Даня стала помогать маме в организации детских спектаклей Русской воскресной школы при ORT-институте, где работает Марина. Но это продолжалось недолго. Сейчас она не проявляет интереса к артистической деятельности.
- Лариса Васильевна, вы вырастили внучку, написали книгу. Что дальше?
- Не думайте, что все уже решено. Жизнь не замедлит поставить перед Даней, как и перед всеми нами, все новые и новые вопросы и создаст такие ситуации, в которых нужно будет находить правильные решения. Какие из них правильные, какие - неправильные? Эти вопросы сопровождают нас всю жизнь. А что касается того, что дальше... Вы знаете, мне всегда нравилось рисовать. В школе я была редактором стенгазеты, выполняла оформительскую работу. В восьмом классе стояла перед выбором - или рисование, или теннис. Тогда предпочла теннис. Совмещать не хватало ни времени, ни сил. А теперь есть и время и, слава Богу, силы. И не надо совмещать, так как теннис уже сам собой отпал. Я хожу на уроки к известному художнику Леону Оксу. Возможно, в марте следующего года будет выставка моих картин.
- Значит, опять учеба? Все сначала?
- Да. Такова жизнь. Каждый раз – все сначала.

Nota bene. По вопросам приобретения книги Ларисы Кармановой “От рождения до школы” звоните по телефону 773-989-7898.

Фото. Лариса Васильевна, Марина и Даня Кармановы